...И все-таки надо рассказать, чем закончилась первая любовь моего сына, случившаяся так невовремя, в 9-ом классе, с рыжей одиннадцатиклассницей, ох.
Она закончилась, как заканчиваются 99% таких любовей. Даша сказала: «Все».
Сказала она это посредством смс-сообщения. Мы с сыном в тот момент осматривали экспонаты в Музее Виктории и Альберта в Лондоне. Он был не в восторге от этого мероприятия: музеи тогда не любил, и до сих пор их побаивается. (Правда, все меньше и есть надежда, что годам к 25-ти придет понимание, что это не каторжная повинность, а кайф. Но о любви к музеям мы поговорим в следующий раз.) А тут – «Все».
И тут случилось нечто совершенно для меня неожиданное. Да, в отличие от своего ребенка, я знала: в любви бывает все, и «все» бывает тоже. Но я абсолютно не предвидела, что я буду испытывать те чувства, которые испытывал мой 14-летний мальчик. Мне было нестерпимо больно. Еще нестерпимее обидно. Внутри все ныло, корябалось, кровоточило. Я была катастрофически растеряна, тотально лишена смысла жизни, мне –!!! – не хотелось даже на Оксфорд-стрит в универмаг Selfridges.
Нет, я не возненавидела в тот же миг рыжую Дашу. Не вздохнула с облегчением, что «эта девица» наконец оставила его в покое, и мой малыш, возможно, возьмется за ум и за учебники. Мне не хотелось, чтобы она немедленно получила двойки, провалилась на экзаменах и раскаялась в содеянном с моим крошкой. А ведь мне говорили, что я, как мать мальчика, должна испытывать нечто подобное. Но, видимо, я оказалась неправильной матерью мальчика. Сообщающимся с ним сосудом, а никаким не сосудом с житейской мудростью, увы.
Я была катастрофически растеряна, тотально лишена смысла жизни, мне –!!! – не хотелось даже на Оксфорд-стрит в универмаг Selfridges.
В общем, я сочинила ему письмо. До сих пор помню начало: «Я напишу, а ты послушай. Я давно хотела, но боялась, что ты обидишься, отмахнешься или скажешь, что я вмешиваюсь. Я не вмешиваюсь. Мне просто нужно это тебе сказать. Я знаю, что с Дашкой у тебя фигня...» Письмо заняло 5 компьютерных страниц.
Он прочел и ответил: «Спасибо, мам. А почему тогда, как ты думаешь?..» Наша переписка длилась три месяца. Мы расковыряли историю этой любви до основания и выяснили все, кроме главного вопроса – почему она сказала «Все». Через 3 месяца это показалось сыну, наконец, неважным.
С Дашей он приятельствует до сих пор, кстати.
А я поняла: если надо поговорить с детьми о том, о чем говорить нельзя – полезно вспомнить, что есть эпистолярный жанр.